Санька Банный, как его звали все за то, что он с родителями и сестренкой жили в бане у богатого бездетного Кукарцева Василия Куприяновича, - мой одногодок.
Усадьба Василия Куприяновича стояла неподалеку, почти напротив нас, так же, как и наша усадьба, - на крутом берегу речки Курундус. Разделяли нас дорога да заборы. У него дом высокий, тесовый, у нас - низкий, из жердей.
Санькины родители приехали в нашу деревню из Поволжья в 1921 году. Отец его все время болел, выглядел тощим, побледневшим, и казался старым, хотя лет ему было чуть больше тридцати, Был он среднего роста, носил рыжеватую бородку. Серые глаза его провалились, были какое-то потухшие. Санькин отец очень медленно передвигался, больше сидел или лежал, был молчалив. Звали его Захар Мефодьевич.
Мать Саньки - очень энергичная, в делах быстрая и удивительно спокойная, как будто у нее нет горя. Она целыми днями, не переставая, что-то делала. Шила, стирала, ухаживала за скотом хозяев. По характеру она была очень добрая. Ее голубые, очень ясные глаза излучали тепло и нежность.
Санька и Ира, его сестренка, были все время в движении, под стать матери. Суровая бедность заставляла их ходить по деревне с сумочками через плечо, прося кусок хлеба. Они принимали все, что могут дать им люди, и этим, в основном, питались.
Я подружился с Санькой спустя некоторое время после их приезда, но заметил его сразу же, на второй день.
Было жарко, в дорожной пыли купались воробьи. Санька с Ирой подошли к нашему окну и стали просить милостину. Прибежав с улицы, я сидел у окна, ел печенку - картофелину, только что испеченную в русской печи моей сестренкой Тоней. Увидел их и, долго не думая, взял кусок ржаного хлеба, несколько штук сырых картошек, выбежал на улицу и подал Саньке все в руки.
Он некоторое время смотрел то на меня, то на мой дар. Потом сказал:
- Спасибо, родненький! - так, видимо, учили благодарить за подаяние, положил картофель в сумку, хлеб подал Ире, и та, тоже сказав:
- Спасибо, родненький! - убрала хлеб к себе.
Санька еще раз посмотрел на меня, на мои босые грязные ноги, улыбнулся, дескать, небольшая у нас с тобой разница в судьбе, и они молча пошли вглубь деревни. Я долго стоял и смотрел им вслед, как шли они босые по пыльной дороге в одежонке заплатанной.
Однажды вечером я увидел Саньку одного. Он сидел с удочкой под крутым берегом недалеко от моста, ловил пескарей.
Мне хорошо было видно его из двора. Немного поколебавшись, я пошел к нему. Присев в трех шагах от новичка на комок сухой земли, покрытый тощей растительностью, стал наблюдать за ним.
Он был несколько меньше меня, хотя и мой одногодка, как выяснилось потом. Курчавый рыжеватый волос на Санькиной голове был, как у отца. Брови, тоже рыжеватые, все время то поднимались, то опускались. Глаза очень живые, как у матери, голубые, были постоянно в движении. Лоб часто морщился.
Он не отрывал взгляда от поплавка, и когда рыба шевелила поплавок, Санька произносил:
- Ох!
А когда снимал пескаря с крючка, шептал:
- Есть!
В то время нам было около восьми лет каждому. До этого я часто сидел на реке с удочкой вместе со своим старшим братом Игнатом или с Гришей - моим двоюродным братом. Особенно мне нравился крутой берег, омуток с повисшей большой березой над ним. Но одного меня к этому омуту почему-то не пускали.
Посидев с Санькой, я сбегал домой, взял удочку, котелок под рыбу, червей, и пошел назад.
Некоторое время мы рыбачили молча, наблюдая за поплавком, радуясь добыче. Изредка переглядывались, но мало-помалу стали обмениваться словами, показывая друг дружке пойманных пескарей. Под конец уже весело болтали.
- Тебя как звать? - спросил я его.
- Санька, - ответил он, - А тебя?
- Ваньша, - и пояснил, - так зовут меня мои дружки.
- Ты чей?
Он посмотрел на меня, видимо не понял вопроса, отвернулся, потом заговорил:
- Чей, чей! Мамин!
- Я тоже.
Увидев, как Санькин поплавок нырнул, я крикнул:
- Сань, клюет! Так обычно клюет пескарь или окунь.
Санька рванул удилище и в воздухе блеснул крупный пескарь.
- Во-о-о какой! - показав мне добычу, он с дрожью и какой-то поспешностью снял пескаря с крючка, быстро надел нового и опять закинул удочку. Мой поплавок лежал на воде тихо, было даже как-то неловко.
Первая рыбалка для нас стала началом нашей большой и долгой дружбы. После той рыбалки мы уже не играли один без другого.
Однажды я попросил маму сшить мне сумку.
- Для чего тебе, сынок, сумка понадобилась?
- А я с Санькой буду ходить по деревне! - ответил я.
- Что ты, сынок?! - испугалась мама, - У нас есть все! Зачем тебе куски от чужих людей?
- Я не себе, а Саньке.
Мать сумку мне не сделала и строго запретила ходить с другом по миру. Я каждый день ждал, когда Санька вернется из похода, а позднее - от работы, где он поил, кормил скот хозяина, чистил стайки от навоза, а летом и весной выезжал с хозяином в поле, боронил или возил копны в сенокос.
Осенью 1923 года отец Саньки умер, и их семья после похорон продолжала жить в той же бане уже втроем.
Санька с Ирой изредка продолжали ходить по миру. Мать - тетя Аня - работала у Василия Куприяновича в работницах.
Когда надо было топить баню, они весь свой скарб выносили на улицу, и возвращали назад, когда все уже помылись. Баня была небольшая, может, не больше пяти квадратных метров, с каменкой, сделанной по-белому, предбанником и полком, который служил семье моего друга и кроватью, и столом. Потолок в бане был невысокий, примерно в рост среднего человека. И стены, и потолок - были выбелены. Из-под полка и пола всегда пахло сыростью.
Комментариев нет:
Отправить комментарий